Дети дорог - Страница 94

– Долго еще, лирха? – Я с трудом разгибаю ноющую спину, кряхтя, как старая бабка, и морщась от нахлынувшей ломоты. – Мне кажется, что я уже всю поляну перекопала, а тебя устроил всего с десяток чахлых стебельков.

– Эти чахлые стебельки, как ты изволила выразиться, на самом деле очень сильная трава. – Ровина наклоняется, бережно извлекает из моих пальцев коричневый росток, всего на ладонь вытянувшийся из белесого влажного корешка, и осторожно перекладывает его в свою корзину, стараясь не измять узкие листочки. – Это разрыв-трава, и годится она не только для лечения.

– Что, если съесть, отравиться можно? – интересуюсь я, украдкой потягиваясь и радуясь передышке.

– Ну, не отравишься, конечно, – Ровина усмехается, – так, на полдня в отхожем месте засядешь. У этой травы другая сила. Она разрывает каленое железо так же легко, как корни деревьев раскалывают каменистые берега, только гораздо быстрее. Сорви эту траву, мокрую после росы или дождя, ударь по вражескому мечу – и он разлетится на куски прямо в руках владельца. Подсунь стебелек поближе к дверным петлям – и окажешься на свободе.

– А что будет, если к разрыв-траве прикоснется железный оборотень?

Лирха молчит, будто бы собирается с мыслями, а потом протягивает руку и осторожно гладит меня по голове, словно неразумное дитя.

– Погибнет почти сразу. Для чаранов сок разрыв-травы – страшный яд.

По спине пробежал холодок от непрошеной мысли.

А если я не сумею освободить Искру, если к тому времени, как я доберусь до него, он будет изуродован столь жестоко, что спасать, по сути, будет некого. Что тогда? Оставить его на милость змееловов или же воспользоваться разрыв-травой, подарив харлекину более легкую смерть? Просто забрать опутанный золотой паутинкой топаз, хранящий его душу, его слепок личности, а в прореху вложить несколько стебельков, плеснуть воды – и уйти как можно быстрее, трусливо сбежать, чтобы не видеть, как железный оборотень рассыпается на тронутые ржавчиной куски.

Я судорожно вздохнула, торопливо натягивая застиранные штаны с нашитыми на колени кожаными заплатками и затягивая веревочный пояс. Подошла к раскрытой коробке с лекарственными сборами и принялась перебирать тихонько звякающие склянки с залитыми воском крышечками. Я точно помню, что разрыв-трава была у лирхи и в виде густого, тягучего отвара, который надлежало разбавлять водой, но для моих целей будет достаточно того, что есть.

Искра не достанется змееловам ни живым ни мертвым, пусть даже для этого мне придется уничтожить его разрыв-травой. Потому что харлекин, дважды сцепившийся с вампирьей «невестой», только чтобы не подпустить ее к людям, тот, кто не побоялся закрыть меня от Госпожи Загряды, не заслужил смерти от рук орденских палачей, заживо свежующих нелюдь ради прочной брони и дорогих трофеев.

Я наконец-то нашла, что искала, – кривоватую бутылочку с узким, высоким горлышком, в которой едва заметно колыхался зеленоватый «мед» с темными пятнышками осадка на дне, и сунула ее в пустой кошель, из которого вытряхнула все содержимое, со звоном рассыпавшееся по полу.

Надеюсь, что Искре этот яд все-таки не понадобится.

Притихший, с одиноко горящим окном следственный дом выглядел мрачной, выплывающей из тьмы приземистой цитаделью, которую злой волшебник выстроил с одной-единственной целью – заманивать на теплый золотистый огонек случайных путников, чтобы впоследствии привести их на жертвенный алтарь. Была такая легенда, старая очень, ее мне Ровина рассказывала – о заколдованном замке и колдуне с лицом, прекрасным, как солнечный день, и черной, как безлунная ночь, душой. Его обиталище было погружено во мрак, и лишь у крохотной потайной дверцы всегда горел волшебный фонарь, на свет которого приходили усталые путники, измученные долгой дорогой через бескрайнюю степь. Приходили – и оставались в замке навсегда, потому что стоило им заснуть на мягкой перине и шелковых простынях, как душа их отделялась от тела и крохотным светлячком опускалась на дно пузатой стеклянной бутыли. Лирха говорила, что в Лиходолье, откуда родом эта легенда, сказители частенько добавляли, что замок-то колдовской до сих пор возвышается посреди степи и что на длинных полках в потайных комнатах стоят сотни плотно закупоренных бутылок, и в каждой мечется украденная душа – ждет освобождения…

Я быстро пересекла улицу, воровато оглядываясь по сторонам, и скрылась за углом следственного дома, подальше от света горевшего над крыльцом фонаря. Глубоко вздохнула и медленно выдохнула, надеясь успокоить колотившееся сердце.

Страшно. Видит бог, которого перед смертью поминала Ровина, мне страшно. Не от того, что конокрад, увязавшийся со мной в обнимку с дырявым котлом и рассохшейся деревянной крышкой, не сумеет отвлечь стражников, и даже не от того, что мне придется пройти по туманной дороге берегинь. Я боялась того, что могу увидеть, оказавшись в темнице. Боялась, что уже опоздала и вместо Искры увижу на пыточном столе развороченный металлический остов харлекина с зияющей черной дырой в груди. Или рыжего человека с остекленевшим взглядом лисьих глаз, безжалостно подвешенного на цепях.

Я судорожно вздохнула, с трудом сглотнула ставшую вязкой слюну и прижалась взмокшей спиной к холодной стене следственного дома.

Только бы живой остался…

Где-то неподалеку раздалась долгая, звонкая трель, похожая одновременно и на звук, извлекаемый из нехитрой глиняной свистульки, и на предрассветную птичью песнь. Условный знак, что конокрад готов устроить местной страже незапланированную и оттого еще более неприятную побудку и у меня есть примерно минута до того, как начнется переполох. А потом все – спасайся кто может.